newyuzhanin

1.3. Рассказ третий. Ассоциации два на два

В этой точке сюжетная линия начинает дробиться, множиться и путаться.

Через месяц после свадьбы Елены и Париса, на праздновании этой торжественной даты, я познакомился с Медеей. Поздно вечером, после закрытия метро, те из гостей, кто еще мог, стали расходиться. Нам с Медеей оказалось по пути. Мы с еще одним героем, по прозвищу Центурион, который рассказывал анекдоты и сам смеялся над ними с такой душераздирающей силой, что и стены не оставались равнодушны, взяли такси вскладчину. На вечеринке и в пути мы так увлеклись беседой о поэзии и астрологии, что было противоестественно ее не продолжить, и мы оба зашли к ней на чашечку кофе. Отгрохотавший Центурион уснул, скрючившись в неудобном кресле. Мы остались одни. И нам нашлось что обсудить не только до рассвета, но и следующим вечером, когда я пришел к ней один и уже без повода. Дело происходило в декабре. Отправлять меня под утро домой сквозь мороз и мглу Медея не стала, а напротив, помогла мне перевести разговор в более теплое русло. Я остался у нее, сначала на одну ночь, потом искренне думал, что на всю жинь. (Оказалось ни много ни мало лет на семь.)

Почему-то вокруг меня в ту пору происходило множество таких начал совместной жизни: зашел и остался. Мне не вспоминается ни один случай "зашла и осталась". Я не буду делать из этого выводов.

В январе уже мы с Медеей праздновали свой первый месяц. Было несколько гостей, и среди них Пенелопа. Среди песен, которые нравились Пенелопе, было много таких, которые нравились мне. Многие любимые мною песни я впервые услышал от нее. Она по-прежнему была печальна и одинока, хотя недостатка в молодых людях, проявлявших к ней большой интерес, по-прежнему не наблюдалось.

Через некоторое время к Пенелопе зашел в гости ее хороший школьный друг, блестящий математик и разгильдяй, Диофант, и тоже остался. Мы стали дружить семьями. Это выражалось как правило в том, что я заходил в гости к Пенелопе, иногда один, после работы, иногда с Медеей. Такой дисбаланс объясняется тем, что мы жили на многоэтажной окраине, а они в старом райончике недалеко от центра. Телефона тогда не было ни у нас, ни у них. Я конечно не имею в виду мобильные телефоны, их тогда вообще не было. Поэтому приходили часто наугад, и что удивительно - угадывали! Пенелопа как-то замечала, что для того, чтобы я пришел в гости, достаточно сварить борщ.

У нас был девятилетний Язон, сын Медеи, и кошка Мотя, приносившая по три урожая котят в год. У них был умный черный кот Васенька, член семьи, с которым Диофант ел сгущенку из одной банки, и который однажды отличился тем, что стырил в офисе кооператоров по соседству бутерброд с красной икрой и честно принес его хозяйке.

На улицах было темно и грязно, но счастья от этого меньше не становилось.

Пенелопа жила теперь в собственной квартире, которую успели купить перед очередным витком гиперинфляции на все сбережения трех поколений ее семьи. Ей так хотелось свой дом, что она откладывала по десять долларов и по доллару, иногда отказывая себе даже в пище. У нее всегда была необыкновенно сильная воля. Квартирка была крохотная, в бывшем доме для прислуги на задах дореволюционной усадьбы, которая со временем оказалась почти в центре города. Дом разгородили на "квартиры" таким образом, что высота комнат (ее все же оказалось недостаточно, чтоб разделить на два этажа) превосходила их ширину. Два окна выходили на север. Там до этого жила семья из шести человек - в полутора комнатах, большая из которых была площадью метров десять. Всё это было в практически непригодном для жилья состоянии. Пенелопа теперь откладывала деньги на ремонт, зарабатывая их по вечерам - после пар в университете - шитьем, преподаванием, а также работой на ремонте квартир состоятельных сограждан. Она умела не только шить - причем всё, что бы она ни делала руками, всегда выходило безупречно. От постоянного пропускания через пальцы нити для швейной машины на пальцах у Пенелопы бывали раны.

Своими руками, с очень незначительной помощью, постепенно, по кирпичику, по стеночке, по окошку, она за несколько лет перепланировала и полностью преобразила свою квартиру. Бывшая вначале почти нежилым сараем, квартира превратилась в уютное, комфортабельное, сверкающее жилище, где каждый кубический дециметр объема использовался с наибольшей возможной полезностью, где было красиво, тепло, где всякому было приятно провести время.

В центре комнаты был газовый камин - единственный отопительный прибор в доме. При всех экономических трудностях, газ все же не отключали никогда, потому что это было опасно. Камина на эту небольшую площадь вполне хватало. Зимой, с живым огнем, там было тепло и таинственно.

Тут может быть уместно сказать пару слов о том, на что и как мы жили в то время. Ведь на дворе 91-й год, "павловское подорожание", потом просто подорожание всего каждый день, невыплата стипендий и зарплат, к которой еще не успели привыкнуть, в старых магазинах - полная и окончательная пустота, а новые еще не открылись. Талоны на сахар, водку и табак. Потом купоны на всё. Своя картошка на "даче" у родителей. На базаре гуси только за доллары, доллары только у мошенников в подворотне.

Да, в какой-то период сто процентов времени уходило на добычу и заготовку впрок еды, совершенно неважно какой. Помню как мы, влюбленные молодые гражданские супруги, стояли с Медеей, глядя друг другу в глаза, в час ночи в какой-то очереди, где давали (это термин такой, вдруг кто из молодых случайно прочтет: "давали" - значит продавали по госцене) по два в одни руки удивительный товар: "Набор суповой из утят нестандартной упитанности". Я не берусь описать, что было в этих наборах. Отдельных утят там, конечно, не было, но были какие-то их разрозненные элементы. Помню еще, как мы консервировали (закатывали в стеклянные банки в горячем растительном масле) каким-то чудом раздобытые сосиски. Хранить их просто в морозильнике было опасно, потому что электричество могло отключиться в любой момент и неизвестно, как надолго.

Медея ничего от меня не требовала. Я был студент и поэт, пока параллельно со всем этим счастьем не закончил курсы и не оказался главным бухгалтером (а бывшая училка русской литературы Медея - делопроизводителем) у одного замечательного человека, бывшего уголовника и психопата. Его бизнес, как я впоследствии осознал, состоял во взятии поочередно во всех банках города кредитов под несуществующий залог или под липовый бизнес-план. Давали не все, но многие почему-то давали. Каждый следующий кредит был больше предыдущего настолько, чтобы хватило на честно отдать предыдущий кредит, купить какую-нибудь новую крутую тачку, а остальное пропить и прогулять за месяц-другой всей бандой. В качестве альтернативных бизнес-моделей выступали взятие невозвратных кредитов под откат черным налом, а также получение предоплат с дальнейшей непоставочкой товара. К тому моменту, когда хозяйственная деятельность нашего благодетеля столкнулась с объективными трудностями, меня благодаря приобретенному опыту работы уже пригласили в серьезную фирму, которая даже выполняла реальные заказы по поставке колхозникам каких-то очень важных для них железяк.

Агамемнон впоследствии характеризовал тот период примерно в таких выражениях: вокруг нас деньги падали с неба, как снежные хлопья, и если нам не на что было купить сигарет или пива - надо было просто протянуть руку и подставить ладонь. На протяжении всех девяностых годов моя профессиональная деятельность в родном городе в основном и сводилась именно к этому. Я еще успел закончить институт и пойти в аспирантуру.

В гостях у Пенелопы с Диофантом мы проводили время такими способами:

Пели бардов под гитару, пробуя иногда петь с Пенелопой на два голоса "К чему нам быть на ты, к чему" и "После дождика небеса просторней".

Пили вино. Мы все предпочитали красное, но наибольшей стройности достиг категорический императив, мною слышанный от Цирцеи: "Вино должно быть красным, крымским, массандровским, портвейном".

Играли в преферанс на интерес.

При отсутствии супругов обсуждали с Пенелопой проблемы и сложности семейной жизни и предлагали друг другу способы для их преодоления. Главной проблемой было отсутствие детей от обоих наших союзов.

При наличии супругов - играли вчетвером в "aссоциации два на два".

Кто знает, что это такое, может пропустить абзац. Это игра, в которую можно играть только вчетвером, два на два. Все четверо садятся вокруг условного стола, таким образом, что партнеры в каждой паре сидят напротив друг друга. Один участник загадывает слово - по конвенции, существительное нарицательное в начальной форме, в существовании которого можно убедиться по словарю. Он молча пишет это слово на бумаге и показывает одному соседу-сопернику. Сосед может отклонить слово, как заведомо неизвестное ему или его партнеру, но как правило принимает его. У этого соседа первый ход. Ход состоит в том, что он произносит вслух одно-единственное слово. По нашей конвенции (а мы отточили правила этой игры до почти олимпийской спортивности), это слово должно тоже быть существительное нарицательное в начальной форме, причем не должно на письме содержать трех подряд букв, совпадающих с тремя буквами подряд в загаданном слове. Нарушивший это условие немедленно проигрывает раунд. Слово произносится такое, чтобы возникшая у партнера первая ассоциация с ним представляла собой загаданное слово. Если партнер его в ответ и произнес - пара выиграла раунд. Если нет - ход возвращается к первому участнику, тому, кто писал слово на бумаге, и теперь его очередь навести своего партнера на искомую ассоциацию, и так далее. В следующем раунде слово загадывает представитель другой пары, бумага ходит по кругу, один раз по часовой стрелке, следующий раз против часовой. Слово - ход. Счет до десяти взятых слов.

Мы пробовали играть во всех трёх возможных комбинациях - семья на семью, мальчики против девочек, и наконец с обменом партнерами. Угадайте, что выяснилось.

В первых двух случаях борьба была равная, с переменным успехом одной из пар. В последнем варианте мы с Пенелопой обыгрывали своих несчастных супругов во всех партиях, со счетом от 10:3 до (редко) 10:7. Чем еще это могло быть, кроме как свидетельством того, насколько хорошо мы знаем и понимаем друг друга?

От той невинной детской поры осталось мое стихотворение.

Какая ночка бесфонарная!
А в луже блики ножевые...
И льются улицы минорные,
бесформенные, но - живые.

Кочует ветер подворотнями,
размокла яма-недотрога,
и огоньками поворотными
освещена моя дорога.

Она проложена неправильно.
По закоулкам непролазным.
Но там, куда она направлена,
мне сеть расстелена соблазном:

мне там сушить за рюмкой красного
ступни босые у камина
и притяжению прекрасного
противиться неутомимо.