![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
newyuzhanin1.6. Рассказ шестой. Зачем мы перешли на "ты"
Из последних воспоминаний того периода, связанных с Пенелопой, остается только история в лифте. Зимой близкая подруга Пенелопы покидала наш город, отправляясь дальше на север, к родным. На отходную пригласили и нас с Медеей. Дело было в многоэтажном студенческом общежитии. По окончании вечера некоторое количество гостей плотно загрузилось в лифт. Где-то на уровне седьмого этажа лифт застрял. Мы все просидели в нем часа полтора (что по тем временам следовало считать большой удачей и примером безупречной работы коммунальных служб). Собственно, простояли, а не просидели. За это время некоторые успели сильно разволноваться. А я обсуждал с Пенелопой услышанную от нее на этом застолье песню. Песню написал известный столичный бард, но о нашем родном городе. По моей просьбе Пенелопа записала мне слова и аккорды.
...На вымокшей Сумской, не ведая родства,
вне суетной молвы, вне пошлого и ложного
два ангела земных, два зимних божества
сольются впереди в единство невозможное.
Наутро я в себе замечу их следы,
ступлю на них - и вот, казни меня иль милуй,
две радости мои и две мои беды
сольются за спиной в единство шестикрылое.
И вертикальный вихрь шуршащих этих крыл
со мною взмоет ввысь упруго и напористо -
над россыпями лиц, которые открыл,
над ледяным дождём, который ночью лил, -
и бросит на вокзал перед отходом поезда...
Оказалось, что тогдашняя жена барда происходит из того же пригородного поселка, где прошло детство Пенелопы. Поэтому он бывал в наших краях и даже вдохновился нашей мокрой зимой – особенно впечатляющей, естественно, "наутро".
Потом мы стали видеться реже. Я погрузился в окололитературную жизнь и стал одним из участников избранного кружка, который собрал вокруг себя наш великий старик Гомер.
До меня лишь иногда доходили новости о жизни Пенелопы. Пенелопа со свойственной ей тщательностью и глубиной подхода изучала в медицинской библиотеке и испытывала на себе при помощи разных врачей все возможные и невозможные медицинские процедуры, какие только могли принести хоть малую надежду на осуществление ее мечты. Некоторые из процедур были крайне болезненны, и даже ставили под угрозу ее здоровье и жизнь. Но она никогда не сдавалась. При этом она сталкивалась еще и с яростным сопротивлением своего партнера.
У нас с Медеей было согласие в вопросе о детях. Но проблемы, связанные с ее здоровьем и возрастом, а может быть - относящиеся к нашей генетической совместимости, привели к нескольким трагическим неудачам, а потом и к тому, что надежду я потерял. Потерял я в значительной мере и интерес к Медее. Я стал отдаляться от нее и всё больше времени проводить вне дома.
Я засиживался допоздна "на работе" (где по-прежнему шел снег и мы придумывали всё новые жесты, какими подставлять под него ладони). Гостил у приятелей и приятельниц. А потом стал кое-где и оставаться ночевать, обычно после задушевных бесед, игры в карты или кости, и сравнительного анализа напитков. На этой почве я очень сблизился с бывшим мужем Елены - Парисом, а затем снова начал общаться с самой Еленой. Это случилось не только в продолжение нашей старой юношеской влюбленности, но и вследствие того простого жизненного обстоятельства, что Елена уже много лет жила с Агамемноном. А с ним я проводил все свои рабочие дни и большую часть рабочих вечеров и рабочих ночей.
То, что произошло в зимние и весенние месяцы 98-го года между нами с Еленой, является предметом отдельного романа, время писать который еще не настало. Кроме того, это явно выходит за рамки темы, взятой мною для данного текста. Поэтому упомяну только отдельные события.
С февраля я снял себе маленькую квартиру неподалеку от места ее работы. Весной я находился под впечатлением кажущегося охлаждения в отношениях Елены с Агамемноном. К началу лета достигли пика мои надежды на то, что в этот раз, возможно, Елена выберет меня.
В середине июня мы вдвоём с Агамемноном, отложив текущие дела, отправились в Тавриду, на берег гостеприимного Понта. Там к этому моменту Елена по многолетней традиции отдыхала в палаточном лагере вместе с Цирцеей, ее детьми и приятелями, и мы должны были к ним присоединиться.
Наше одновременное прибытие поставило Елену в крайне неприятную ситуацию, когда она вынуждена была сделать выбор немедленно и на месте, без всяких дополнительных обсуждений и обдумываний. Соображения приличия, традиции, некоторая инерция мышления, с одной стороны; а с другой стороны - отсутствие в моем лице надежного, перспективного партнера, разумной альтернативы, достаточной причины ломать сложившуюся жизнь, - предопределили ее решение.
На следующий день Агамемнон и Елена благоразумно покинули лагерь, и вскорости приняли решение перевести свой союз в более устойчивое состояние.
Я в свою очередь оказался перед выбором: продолжать свои неуместные попытки ценой открытого и полного разрыва с Агамемноном, которому я был обязан очень многим, в том числе относительным материальным благополучием; или же остыть, образумиться и смириться. Я снова, уже в который раз, малодушно выбрал второе.
Я остался у Цирцеи в качестве старшего мужчины в лагере, временно исполняя при ней обязанности верховного жреца Великой матери всего сущего. Этот статус позволял мне спать в ее палатке. У нас с Цирцеей в эти короткие недели были очень тонкие, доверительные, даже нежные отношения, особенно красивые тем, что они оставались совершенно чистыми и платоническими. Я полюбил ее трехлетнего маленького сына. Я рассказывал ему в качестве сказки на ночь полный текст Толкиеновского "Хоббита" по памяти - говорят, довольно близко к оригиналу. Благодаря слиянию с морем, солнцем, сухим кустарником и сыпучим сланцем горячо любимой Тавриды, а также благодаря чуткости и мудрости Цирцеи, - вместо ожидаемого душевного краха я пережил тогда какой-то необыкновенный подъем и расцвет всех моих духовных и телесных сил.
25-го июня мне приснился сон, в котором я зачинал с Пенелопой младенца.
Любой доктор скажет, что для здорового, 26-летнего, одинокого мужчины такой сон не представляет собой абсолютно ничего примечательного. Согласен. Примечательно лишь то, кого именно я увидел в этом сне. Будучи в возбужденном состоянии духа, я воспринял это как знак.
Я принял решение вернуться в город и добиться руки Пенелопы. К сожалению, я преуспел в этом. Как именно - будет рассказано в продолжении. Ровно через сорок недель после моего ночного просветления, весной следующего года, у нас с Пенелопой родился мой первенец - Телемак.
Из последних воспоминаний того периода, связанных с Пенелопой, остается только история в лифте. Зимой близкая подруга Пенелопы покидала наш город, отправляясь дальше на север, к родным. На отходную пригласили и нас с Медеей. Дело было в многоэтажном студенческом общежитии. По окончании вечера некоторое количество гостей плотно загрузилось в лифт. Где-то на уровне седьмого этажа лифт застрял. Мы все просидели в нем часа полтора (что по тем временам следовало считать большой удачей и примером безупречной работы коммунальных служб). Собственно, простояли, а не просидели. За это время некоторые успели сильно разволноваться. А я обсуждал с Пенелопой услышанную от нее на этом застолье песню. Песню написал известный столичный бард, но о нашем родном городе. По моей просьбе Пенелопа записала мне слова и аккорды.
...На вымокшей Сумской, не ведая родства,
вне суетной молвы, вне пошлого и ложного
два ангела земных, два зимних божества
сольются впереди в единство невозможное.
Наутро я в себе замечу их следы,
ступлю на них - и вот, казни меня иль милуй,
две радости мои и две мои беды
сольются за спиной в единство шестикрылое.
И вертикальный вихрь шуршащих этих крыл
со мною взмоет ввысь упруго и напористо -
над россыпями лиц, которые открыл,
над ледяным дождём, который ночью лил, -
и бросит на вокзал перед отходом поезда...
Оказалось, что тогдашняя жена барда происходит из того же пригородного поселка, где прошло детство Пенелопы. Поэтому он бывал в наших краях и даже вдохновился нашей мокрой зимой – особенно впечатляющей, естественно, "наутро".
Потом мы стали видеться реже. Я погрузился в окололитературную жизнь и стал одним из участников избранного кружка, который собрал вокруг себя наш великий старик Гомер.
До меня лишь иногда доходили новости о жизни Пенелопы. Пенелопа со свойственной ей тщательностью и глубиной подхода изучала в медицинской библиотеке и испытывала на себе при помощи разных врачей все возможные и невозможные медицинские процедуры, какие только могли принести хоть малую надежду на осуществление ее мечты. Некоторые из процедур были крайне болезненны, и даже ставили под угрозу ее здоровье и жизнь. Но она никогда не сдавалась. При этом она сталкивалась еще и с яростным сопротивлением своего партнера.
У нас с Медеей было согласие в вопросе о детях. Но проблемы, связанные с ее здоровьем и возрастом, а может быть - относящиеся к нашей генетической совместимости, привели к нескольким трагическим неудачам, а потом и к тому, что надежду я потерял. Потерял я в значительной мере и интерес к Медее. Я стал отдаляться от нее и всё больше времени проводить вне дома.
Я засиживался допоздна "на работе" (где по-прежнему шел снег и мы придумывали всё новые жесты, какими подставлять под него ладони). Гостил у приятелей и приятельниц. А потом стал кое-где и оставаться ночевать, обычно после задушевных бесед, игры в карты или кости, и сравнительного анализа напитков. На этой почве я очень сблизился с бывшим мужем Елены - Парисом, а затем снова начал общаться с самой Еленой. Это случилось не только в продолжение нашей старой юношеской влюбленности, но и вследствие того простого жизненного обстоятельства, что Елена уже много лет жила с Агамемноном. А с ним я проводил все свои рабочие дни и большую часть рабочих вечеров и рабочих ночей.
То, что произошло в зимние и весенние месяцы 98-го года между нами с Еленой, является предметом отдельного романа, время писать который еще не настало. Кроме того, это явно выходит за рамки темы, взятой мною для данного текста. Поэтому упомяну только отдельные события.
С февраля я снял себе маленькую квартиру неподалеку от места ее работы. Весной я находился под впечатлением кажущегося охлаждения в отношениях Елены с Агамемноном. К началу лета достигли пика мои надежды на то, что в этот раз, возможно, Елена выберет меня.
В середине июня мы вдвоём с Агамемноном, отложив текущие дела, отправились в Тавриду, на берег гостеприимного Понта. Там к этому моменту Елена по многолетней традиции отдыхала в палаточном лагере вместе с Цирцеей, ее детьми и приятелями, и мы должны были к ним присоединиться.
Наше одновременное прибытие поставило Елену в крайне неприятную ситуацию, когда она вынуждена была сделать выбор немедленно и на месте, без всяких дополнительных обсуждений и обдумываний. Соображения приличия, традиции, некоторая инерция мышления, с одной стороны; а с другой стороны - отсутствие в моем лице надежного, перспективного партнера, разумной альтернативы, достаточной причины ломать сложившуюся жизнь, - предопределили ее решение.
На следующий день Агамемнон и Елена благоразумно покинули лагерь, и вскорости приняли решение перевести свой союз в более устойчивое состояние.
Я в свою очередь оказался перед выбором: продолжать свои неуместные попытки ценой открытого и полного разрыва с Агамемноном, которому я был обязан очень многим, в том числе относительным материальным благополучием; или же остыть, образумиться и смириться. Я снова, уже в который раз, малодушно выбрал второе.
Я остался у Цирцеи в качестве старшего мужчины в лагере, временно исполняя при ней обязанности верховного жреца Великой матери всего сущего. Этот статус позволял мне спать в ее палатке. У нас с Цирцеей в эти короткие недели были очень тонкие, доверительные, даже нежные отношения, особенно красивые тем, что они оставались совершенно чистыми и платоническими. Я полюбил ее трехлетнего маленького сына. Я рассказывал ему в качестве сказки на ночь полный текст Толкиеновского "Хоббита" по памяти - говорят, довольно близко к оригиналу. Благодаря слиянию с морем, солнцем, сухим кустарником и сыпучим сланцем горячо любимой Тавриды, а также благодаря чуткости и мудрости Цирцеи, - вместо ожидаемого душевного краха я пережил тогда какой-то необыкновенный подъем и расцвет всех моих духовных и телесных сил.
25-го июня мне приснился сон, в котором я зачинал с Пенелопой младенца.
Любой доктор скажет, что для здорового, 26-летнего, одинокого мужчины такой сон не представляет собой абсолютно ничего примечательного. Согласен. Примечательно лишь то, кого именно я увидел в этом сне. Будучи в возбужденном состоянии духа, я воспринял это как знак.
Я принял решение вернуться в город и добиться руки Пенелопы. К сожалению, я преуспел в этом. Как именно - будет рассказано в продолжении. Ровно через сорок недель после моего ночного просветления, весной следующего года, у нас с Пенелопой родился мой первенец - Телемак.
